Дом одиноких сердец - Страница 37

– Нам Федор Николаевич разрешает ходить в таких тапочках, чтобы не тревожить больных, – пояснила Зинаида.

– Я тоже ничего не имею против, – быстро сказал Дронго, – но она все равно услышала, как вы вошли. У вас в хосписе не скрипят двери – я обратил внимание, что они все открываются мягко.

– Да. Наш завхоз специально смазывает их, чтобы они не скрипели. Чтобы не тревожить наших пациентов.

– Но она все же проснулась. Когда вы во второй раз заходили к ней, сколько было времени?

– Я не смотрела. Но было уже раннее утро. Может, четыре или половина пятого.

– И вы увидели, как она повернулась на другой бок?

– Ну да. Недовольно посмотрела на меня и повернулась на другой бок. Даже захрапела. Она иногда храпела во сне.

– А потом когда вы заходили? И кто нашел ее утром?

– Сначала мы услышали, как завыли собаки. Все сразу услышали, кто не спал. Клавдия Антоновна тоже услышала. Она ночью у Радомира была, сделала ему два укола. А потом к Идрисовой пошла. Той было совсем плохо, ей нужно было менять капельницу и все время следить за ней. Ну, в этот момент собаки и завыли. И мы сразу побежали в палаты. Вернее, она была у Идрисовой, а Алексей Георгиевич других пациентов смотрел. Никто ведь не думал про Боровкову, она как раз была в самом спокойном состоянии. Но по нашим правилам сначала мы должны проверить реанимационные палаты, где лежат самые тяжелые больные. Я спокойно вошла в палату Боровковой, знала, что она спит. Только мне не понравилось, что она лежит на спине. Я подошла ближе. И лицо ее мне тоже не понравилось. Я стала ее звать, потом дотронулась до нее и поняла, что она не ответит. Я даже пульс ее пощупать успела. Но никакого пульса уже не было. Вот тогда я и выбежала за нашим доктором. Он пришел сразу, тоже пульс пощупал, тело осмотрел и покачал головой. Потом мы ее накрыли одеялом и решили не трогать до утра, чтобы потом отвезти в наш «холодильник».

– Ничего необычного в ее лице вы не заметили?

– Ничего. Умерла так, словно задыхалась от астмы. Но мы знали, от чего она могла умереть, поэтому я не очень приглядывалась. А потом Алексей Георгиевич наказал мне снова обойти все палаты на первом этаже, а сам пошел к Идрисовой, чтобы помочь Клавдии Антоновне.

– Что вы сделали дальше?

– Стала все палаты осматривать, чтобы, не дай бог, ни с кем еще какого-нибудь несчастья не произошло.

– Значит, вы в это время обходили палаты на первом этаже, – удовлетворенно кивнул Дронго. – И кто из пациентов спал?

– Угрюмов не спал. Он даже не лежал, а сидел. Когда я вошла, он так недовольно посмотрел на меня и вдруг сказал: «Опять собачки завыли по чью-то душу». Я просто испугалась и выбежала из палаты.

– В другие палаты вы тоже заходили?

– Конечно. Во второй палате Радомир лежал без движения. Я знала, что ему уколы сделали, но все равно осмотрела его.

– А Мишенин?

– Он лежал спиной ко мне. Я не стала его будить. Потом осмотрела другие палаты. Шаблинская и Ярушкина телевизор смотрели и только-только легли спать. Обе проснулись от воя собак. Обе были недовольны тем, что я их потревожила. Шаблинская даже замечание мне сделала за то, что я вошла, не постучавшись. Но она всегда недовольна, даже если врачи входят без стука.

– Ее можно понять.

– А потом я в другие палаты заглянула. Казимира Станиславовна лежала под одеялом и молчала. Я даже за нее испугалась. Подошла к ней, позвала, но она молчала. Я руку протянула, чтобы ее потрогать, и тогда она глаза открыла. Молча так глаза открыла и на меня посмотрела. Я испугалась и сказала ей, что нужно отзываться, когда ее зовут. Она ничего не ответила, только так грустно улыбнулась. Я убедилась, что с ней все в порядке, и вышла, чтобы посмотреть другую палату. Там Витицкая и Кравчук вместе лежат. Когда я вошла, Антонина сразу одеялом накрылась. Она всегда так делает, если кто-то входит в палату. Боится, что посторонний видит ее лицо. Но когда я назвала ее по имени, она одеяло немного опустила. Меня она уже не стесняется, не боится. Первое время я сама ее боялась. А сейчас нет, уже не боюсь. Я тихо вышла от них и пошла посмотреть последнюю палату, где была Тамара Рудольфовна. Она тоже не спала. Сидела в халате на стуле и что-то писала. Увидела, как я вошла, и недовольно посмотрела на меня. «Кто у нас опять неожиданно ушел на другой свет?» – так прямо и спросила. А я сказала, что не знаю, и поэтому на всякий случай обхожу все палаты. Она опустила голову и снова начала писать. А потом снова на меня взглянула и спросила: «Скажи наконец, кто? Чтобы я знала».

«Генриетта Андреевна», – сообщила я ей. Все равно ведь утром все узнют, что случилось. Она как-то странно посмотрела на меня, потом снова опустила голову и начала писать. Честное слово, ничего не сказала. Какие-то слова ведь говорят обычно в таких случаях, но она молчала. И я вышла из палаты.

– Что было потом?

– Ничего. Я к себе пошла, умылась. Немного посидела, отдохнула. Потом снова на обход пошла. Уже утро было, птицы петь начали.

– И больше ничего не произошло?

– Нет, – ответила она. И все-таки в ее голосе проскользнула некоторая неуверенность. Или недосказанность?

– Зинаида, давайте еще раз, – предложил Дронго, – все, что я у вас спрашиваю, – исключительно важно. Вы должны понимать, что мне просто необходимо все уточнить.

– Я вам все сказала.

– Вы давно знакомы с Клавдией Антоновной? – неожиданно спросил Дронго.

– Уже много лет. Она и моя тетка – соседи. Я ее с детства знаю.

– Очень хорошо. Именно она вас сюда и устроила. Правильно?

– Да, правильно.

– И у вас, наверно, очень хорошие отношения?