Дом одиноких сердец - Страница 22

– Удобная позиция, – неприятным голосом заметил Дронго.

– Удобная, – согласилась она, – я поэтому и не встревала.

– Значит, вы были на первом этаже и не слышали, что происходит на втором?

– Я все слышала. Сразу наши собаки завыли. Они ведь беду чуют. И все поняли, что она умерла. Только мы думали, что она во сне умерла от болячек своих. А ее, покойницу, задушили. Видимо, подушкой накрыли и держали.

– Кто это мог сделать?

– Не знаю.

– Мужчина или женщина?

– Могла и женщина, для этого особой силы не нужно. Только подушкой накрыть и прижать. Ее многие не любили, как и нашу «царицу» Тамару.

– Вы говорите про Тамару Рудольфовну?

– Вот именно. Она тоже всех достает.

– В тот вечер в здании хосписа было четверо сотрудников и девять больных, не считая тех, кто был в реанимационных палатах под капельницами. Все правильно?

– Нет, неправильно. Ночью в здании нас было трое: Мокрушкин, Зинаида и я. Четвертого не было.

– Да, верно. Но четвертый был рядом. Ваш сторож Асхат, он был в соседнем здании.

– Только на него не думайте, – сразу встрепенулась Клавдия Антоновна, – он человек честный, порядочный. Копейку лишнюю не возьмет и вообще сюда никогда не заходит. Не его это дело – шастать к нам по ночам.

– Но он все же мог зайти. Ведь у него есть запасные ключи.

– Только если позовут. Сами сторожа никогда в жизни сюда не зайдут. Зачем им сюда заходить?

– Хорошо. Значит, вас было трое и девять больных. Итого двенадцать человек. Кто из них мог так сильно ненавидеть умершую, что решил сократить ее оставшиеся дни? Кто?

– Откуда я знаю? Только на Мокрушкина и Зину вы ничего худого не подумайте. Они люди молодые, такой грех на душу бы не взяли.

– Значит, тот, кто немолод, мог бы, по-вашему, такой грех взять?

– Я этого не говорила. Просто они молодые, у них вся жизнь впереди. А мы уже свое отгуляли, такого повидали, не приведи Господь…

– И тем не менее вы не ответили. Исключим сторожа, который, как вы утверждаете, не стал бы заходить сюда. Убираем всех ваших сотрудников, дежуривших в ту ночь. Остаются девять пациентов. Кто из них мог совершить подобное? Кто и зачем?

– Не знаю, – пожала она плечами, – сама думаю и не понимаю. Радомир был в плохом состоянии, у него опять боли начинались, и я ему уколы сделала. Мишенин уже спал. Он на ночь снотворное принимает, чтобы спокойно уснуть. Угрюмов хотел курить, но я ему не разрешила курить в коридоре, и он пошел на кухню. Антонина Кравчук вообще старается не выходить из своей палаты, у нее ведь рак кожи. Тамара Рудольфовна была одна, она до этого оставалась с самой Боровковой. Это была идея нашей Светланы Тимофеевны. Она сказала, что нам нужно поместить двух сварливых старух в одну палату, чтобы они съели друг друга. А Желтович была одна, от нее тогда Идрисову наверх перевели. Вот и все. Да, еще одна палата у нас не спала – Шаблинская и Ярушкина. Но они телевизор смотрели почти до утра. Я им еще замечание сделала. Какая-то передача была про балерин Большого театра – ночью показывали, – вот они и сидели у телевизора. Больше никого.

– Витицкая, – напомнил Дронго, перебирая в памяти всех пациентов, – вы ничего не сказали про нее.

– И не скажу, – отрезала Клавдия Антоновна, – она у нас на особом счету. Можете поверить, что она уже два раза в город уезжала. У нас такого никогда не было. Одевается и уезжает. Вызывает машину и едет в город. А потом возвращается как ни в чем не бывало. У нее уже все внизу вырезали, метастазы пошли, но она все еще за собой следит, думает, что может все повернуть обратно.

– Разве это плохо? Шаблинская тоже за собой следит. По-моему, это очень достойно, и такое мужество заслуживает уважения. Если люди не хотят сдаваться даже перед лицом таких страшных болезней…

– Я против этого ничего не говорю. Только зачем себя так мучить? Витицкая два раза уезжала в город и два раза возвращалась. А потом плакала так громко, что ее во всех палатах слышали. И истерики такие устраивала, что мы с врачами еле-еле ее успокаивали. Приходилось даже уколы делать.

– Это тоже понятно. Она вырывается в другую жизнь, видит все, чего уже лишена и скоро будет лишена навсегда. И у нее происходит нервный срыв…

– Вы действительно психолог? Или сыщик? – спросила Клавдия Антоновна.

– И то, и другое одновременно, – честно ответил Дронго.

– Ей лучше не ездить в город, – убежденно сказала санитарка, – не нужно так себя мучить. Раз уж сюда попала, то смирись и живи, как остальные. Это не нам решать, кому и когда уходить.

– Люди не способны смиряться так легко с подобными обстоятельствами, – возразил Дронго. – Значит, Витицкая в ту ночь не была в хосписе?

– Кто вам такое сказал? Конечно, была. Только она спала. Вернулась днем из города, разбила посуду в столовой, устроила истерику, плакала, кричала, что у нее нет детей, а у Антонины три дочери. Потом мы сделали ей укол, и она заснула.

– Они не ладят с соседкой?

– Души друг в друге не чают. Антонина только ее и пускает к себе. Но иногда такие срывы случаются. У Витицкой ведь три мужа было, и ни одного ребеночка. А у Антонины Кравчук действительно три дочери. И все три красавицы. Старшая несколько раз сюда приезжала, только мать запретила ей здесь появляться. Я фотографии видела, девицы просто на подбор. Самое важное, чтобы им материнская болезнь не передалась. Каждый день Антонина Бога об этом молит. Не за себя, а за девочек своих просит. Чтобы счастливы были и долго жили безо всяких болезней. Вот, наверно, Витицкая видит это и переживает. Ей ведь молиться даже не за кого. Мужики как кобели: сделали свое дело – и в сторону. Даже не навещают ее. Только двоюродные сестры иногда появляются. Вот ей и обидно бывает. А к Антонине почти каждый день муж приезжал. Она ему тоже запретила сюда приезжать. Не нужно, говорит, меня жалеть. А ведь пациентам прежде всего это нужно. Чтобы помнили о них, жалели, приезжали. Знаете, как они радуются таким посещениям! Только родственников тоже понять можно. Разве есть охота каждый день своего близкого человека в таком состоянии видеть? Только расстраиваешься.